Возвращение мессира. Книга 2-я - Владимир Лисицын

Голицын, покраснев лицом, взял в руки меню, и посмотрел на Мессира.

– Нам то же самое, – сказал тот официанту, – но без вина – нам и бутылочки хватит.

– Хорошо, – вежливо сказал официант, и отошёл от их столика.

– А где же музыка? – поинтересовалась Лика, глянув по сторонам.

– Ещё не время для музыки, – успокоил её Князь тьмы.

И в это время, в зал ресторана, медленно и по-хозяйски вальяжно, вошёл чёрный котик, с сединой под носом. Он подошёл к соблазнительным ножкам Лики, и запрыгнул ей на колени.

– Ты фаэтон отправил? – спросил кота Мессир.

– Отправил, – недовольно буркнул тот.

– Молодец, – похвалил его Мессир. – Она тебя покормит, – кивнул он на Лику.

А Голицын всё ещё никак не мог отойти от её рассказа.

– Слушай, Лика, прелесть, тебе обязательно нужно показаться врачам, – сказал он ей жалеючи, – а то, после таких побоев бывают очень плачевные последствия.

– А, ничего, – махнул рукой Мессир, завидев подходящего к ним официанта, с подносом полным блюд, и устраивая на подлокотник кресла свою трость, – на них, как на кошках, всё заживает, – закончил ОН свою мысль о последствиях побоев.

– А это что, ваша кошка? – строго спросил официант, расставляя блюда.

– Это не кошка, это – кот, – пояснил ему Мессир.

– Ну, всё равно, – так же строго сказал официант, – это ваш кот?

– Наш, наш, – недовольно отозвался кот, отвернувшись от публики, и уткнувшись мордой в уютный женский уголок, между ногами и животиком Лики.

Официант глянул на Лику, по-дурацки улыбнулся, и ничего не поняв, пошёл прочь от их столика.

Мессир разлил вино по бокалам. После чего, Голицын взял в руки бутылку, и, поинтересовавшись этикеткой, поставил её на место.

– За русских женщин, не знающих износа! – вдруг сказал Мессир, подняв свой бокал.

– Это, чтобы они были готовы к дальнейшим побоям? – съехидничал Голицын.

– Потом вы произнесёте свой тост, – недовольно сказал Князь тьмы, – а пока что, пьём за сказанное МНОЮ.

Спутники содвинули свои бокалы, и молча выпили. Стали есть.

Во всём ресторане было так тихо, что стало слышно беспрерывное и всё усиливающееся урчание кота.

– По-моему, кот сейчас кончит на мне, – проговорила Лика, не отрываясь от еды, – или я кончу. Он так работает своими лапами… – повесила она в воздухе свою незаконченную фразу.

Голицын отрывисто захихикал, спрятав лицо под себя, и проговорил:

– Когда у меня была Хунта, и когда мне было очень тяжко, она забиралась на диван, ложилась мне на грудь, и вот так же урчала перебирая лапами. И мне становилось легче – она словно оттягивала что-то дурное от души моей. Но потом она доходила до исступления в своём ворчании, и я, пугаясь этого, в конце концов, убирал её со своей груди.

– Ну, наконец-то я поняла – вы панически боитесь распалившихся женщин! – громко воскликнула Лика, и вызывающе расхохоталась.

Мессир же взялся за бутылку, чтобы наполнить бокалы.

– Мне не наливайте, – вдруг категорично заявил Голицын, выпрямив спину.

– Что ж так? – спросил Мессир

– Мне не нравится это вино, – отрезал тот окончательно.

– А мне наливайте, – в пику Голицыну, сказала Лика, обращаясь к Мессиру.

И тут же, перед их столиком вырос официант.

– Какие-то проблемы? – поинтересовался он у своих клиентов.

– У вас есть церковное вино? – строго спросил его Голицын.

– Мы же не в церкви, маэстро, – успокаивая Голицына, как ребёнка, сказал Мессир.

– Вы имеете в виду «Кагор»? – наклонив голову к Голицыну, спросил официант

– Да, я имею в виду – «Кагор», – конкретно сказал ему Голицын.

– У нас есть отличный отечественный «Кагор», – порекомендовал официант.

– Вот и отлично, – сказал, в свою очередь Голицын, – налейте мне бокал «Кагора», но только из бутылки. А бутылку откройте здесь – на моих глазах, – прямо-таки потребовал он.

– Желание клиента – для нас закон, – вежливо сказал официант, и пошёл за «Кагором».

– Вы не причащаться вздумали, маэстро? – поинтересовался Мессир, наполнив бокал Лики, и налив вина в свой бокал.

– Не ваше дело, – ответил Голицын.

Пришёл официант с бутылкой «Кагора», держа его в белой салфетке, и со штопором, и новым бокалом в другой руке. Он ловко и быстро открыл бутылку, и налил в новый бокал чёрно-красного вина.

– Спасибо, – поблагодарил его Голицын.

– Пейте на здоровье, – отозвался официант.

– Скажите, – обратилась к официанту Лика, – а у вас есть сигары «Соломея»?

– Есть, – тут же ответил тот.

– Принесите, пожалуйста, мне одну сигару, – манерно попросила она.

Официант, согласно склонив голову, ушёл.

– А где же ваши! хвалёные сигары? – грубовато спросил Голицын Мессира.

– Но у меня они не женские, – спокойно ответил Князь тьмы, и выложил на стол портсигар тёмно-коричневой кожи, и золотую зажигалку.

Лика демонстративно подняла свой наполненный бокал, и сказала, нараспев:

– Мне и в самом страшном сне не могло бы присниться, что меня будут судить за убийство, оправданное моей безумной ревностью к Петру Григорьевичу. А потому, и предлагаю выпить за то, чтобы такие нелепости – больше не повторялись.

Мессир изобразил на своём лице саркастическую улыбку, и поднял свой бокал.

Заметив мину Князя тьмы, Голицын, снисходительно улыбаясь, глянул на Лику. Потом перевёл взгляд на уже совсем громко урчащего, и интенсивно перебирающего лапами по женским ногам, кота. И снова посмотрев на Лику, наигранно-лениво поднял свой бокал с исчерно-кровавым «Кагором».

Спутники зазвенели бокалами, и начали попивать вино.

Пришёл официант с сигарой и зажигалкой, на маленьком подносе, застеленном кипельно-белой салфеткой.

– Прошу, мадам, – склонился он, с подносом, перед Ликой.

– Зовите меня – мадмуазель, – капризно сказала она ему, и взяла с подноса сигару.

– Как вам будет угодно, мадмуазель, – сказал тот, и извлёк пламя из зажигалки.

Лика раскурила сигару, и официант удалился.

Раскурили свои сигары и мужчины.

Отпив вина из своего бокала, и насладившись ароматной затяжкой сигарного дыма, Лика взяла из вазы большой апельсин, и стала медленно очищать его своими тонкими музыкальными пальчиками, соблазнительно улыбаясь, и время от времени, кося глазками в сторону Голицына.

Кот же, всё урчал и урчал, зарываясь мордой в уютный и тёплый женский уголок, и не переставая работать подушечками своих шаловливых лапок.

Лика отрывисто и грязновато захохотала:

– Ха-ха-ха! Седой, я же и вправду могу кончить, так!

– А вы говорите, маэстро, что её зря стегали, – заметил Мессир Голицыну, указывая длинными пальцами, с сигарой, на Лику.

И Лика снова развязно захохотала.

– Кругом сплошной садомазохизм, – недовольно пробурчал Голицын.

И Лика захохотала с новой силой.

– Ну, если вы, маэстро, даже боярыню Морозову, в своей одноименной пьесе, не пожалели, – говорил Мессир, перекрывая смех Лики. – Хлещите её там так, что мало никому не покажется, то, что же о простых смертных говорить?!

– Там её пытают – и это понятно, – отговаривался автор.

– Так и её пытали, – урезонил его Князь тьмы, кивнув на Лику.

– А я говорю о другом садомазохизме. Например, о том, что ВЫ, Мессир, устроили на своём балу, в станице, – проговорил Голицын, как прокурор, произносящий обвинительную речь.

– Совершенно верно, это был садомазохизм, как вы сами изволили это назвать, а не садизм. Они того сами желали, – отвёл обвинения пассажира Мессир.

– Откуда вы знаете – чего они желали?

– Я-то знаю, – криво улыбнулся Князь тьмы краешком своих губ, – сами они, могут, кстати, и не знать, а Я – знаю.

– А вы что же, написали пьесу о боярыне Морозовой? – спросила Голицына Лика, давно отошедшая от смеха.

– Я тебе говорил – ты забыла, – укорил её автор.

– Ха, – вдохнула она в себя, – забыла. Точно, – сыграла она. – Надо прочитать. – И она, взяв пальчиками дольку апельсина, сказала, – вы дадите мне прочитать свою пьесу, Пётр Григорьевич? – и выразительно вложила пол дольки апельсина себе в ротик, а другую половинку, вызывающе-соблазнительно высунула изо рта, явно зазывая Голицына – откусить эту половинку, прямо от её губ.

– Боярыня Морозова у вас – и падкая до мужчин женщина, – продолжал своё обсуждение пьесы Мессир, – и распутная гитеро-сексуалка, и ярая поборница «Старой веры», и неистово верящая во Христа. Не многовато ли это для одной персоны??

– Это даже маловато, князь, – отвечал Голицын, не отрывая своих лениво-озлобленных глаз от упрямо смотрящих глаз Лики, продолжающей держать в губах своих – высунутую наружу половину апельсиновой дольки, предлагаемую автору непрочитанной ею пьесы.

– Я не хочу, есть апельсин, – наконец выговорил Голицын Лике. – А что касаемо этой пьесы, то я и в ней использовал тебя в лице одной из персон. Видишь, значит, чем-то ты всё-таки продолжаешь волновать меня.